Нина Мечковская - Социальная лингвистика [таблицы в рисунках]
Этническая функция: язык как фактор объединения и единства народа
Рассмотренные выше языковые и речевые функции являются универсальными, т. е. их проявления наблюдаются во всех языках мира. По-другому обстоит дело с этнической функцией языка: это феномен заметный, но не обязательный. Этноконсолидирующая функция является во многом символической, она создается не употреблением языка, а отношением людей к языку, национально-культурной идеологией. В реальности процессы формирования этносов могут не совпадать с процессами дифференциации и интеграции языков[16]. Этническая и языковая карты мира также далеко не совпадают (см. с. 89–94, 101–103, 117–120), поэтому симметрия "один народ — один свой и отдельный язык" не является правилом или самым частым случаем. Во множестве ситуаций народ говорит на двух или нескольких языках, причем некоторые из языков используются и другими народами; во многих других случаях народ говорит на том же языке, на котором говорят другие соседние и/или несоседние народы.
Исследователь языков американских индейцев Делл Хаймс в этой связи писал: "Вероятно, наше мышление чересчур окрашено европейским языковым национализмом XIX в., чтобы мы могли заметить, что далеко не все языки имеют статус символа, необходимого для единства группы. Племя фульнио в Бразилии в течение трех столетий поддерживало свое единство, потеряв свои земли, но сохранив свой язык и главные обычаи, а гуайкери в Венесуэле достигли того же самого сохранением своей системы отношений собственности. На протяжении нескольких поколений у них не было и следа особого языка и религии" (Новое в лингвистике. Вып.7. Социолингвистика 1975, 65).
Африканисты, изучая регионы, в которых языков меньше, чем этносов, т. е. ситуации, в которых имеет место ассимиляция по языку, указывают, что это "совсем не всегда тождественно этнической ассимиляции" (Виноградов, Коваль, Порхомовский 1984, 47).
Вместе с тем в современном мире, особенно в постиндустриальных обществах, ширится стремление народов сохранить, иногда возродить свой язык — как живое свидетельство и естественную почву культурно-духовной самобытности (см. с. 98–100; см. также статью Г.В. Степанова "Национальный язык" в ЛЭС 1990).
Магическая ("заклинательная") функция речи
Якобсон считал магическую функцию частным случаем призывно-побудительной, с той разницей, что в случае словесной магии адресат речи — это не человек, а высшие силы. К проявлениям магической функции относятся табу, табуистические замены (см. с. 133–134, 144–148), а также обеты молчания в некоторых религиозных традициях; заговоры, молитвы, клятвы, в том числе божба и присяга; в религиях Писания — священные тексты, т. е. тексты, которым приписывается божественное происхождение: может считаться, например, что они были внушены, продиктованы или написаны высшей силой. Общей чертой отношения к слову как к магической силе является неконвенциональная трактовка языкового знака, т. е. представление о том, что слово — это не условное обозначение некоторого предмета, а его часть, поэтому, например, произнесение ритуального имени может вызывать присутствие того, кто им назван, а ошибиться в словесном ритуале — это обидеть, прогневать или навредить высшим силам.
Нередко имя выступало как о́берег, т. е. как амулет или заклинание, оберегающее от несчастья.
Апокриф "Семьдесят имен Богу" (рукопись XVI–XVII вв. Иосифо-Волоколамского монастыря) советовал для самообороны записать, выучить и носить с собою 70 "имен" (символических и метафорических наименований) Христа и 70 "имен" Богородицы: "Сиа знамениа егда видиши и сиа имена егда прочитавши непобежден будеши в рати и от всех враг избавлен будеши и от напрасния смерти и от страха нощнаго и от действа сотонина …А се имена господня числом 70. Да еже их имат и носить с собою честно от всякаго зла избавлен будет: власть, сила, слово, живот, милость…" (цит. с графическими упрощениями по изданию: Тихонравов Н. С. Памятники отреченной литературы. — СПб., 1863. Т. 2, С. 339).
В древности, выбирая имя родившемуся ребенку, человек нередко как бы играл с духами в прятки: то он хранил в тайне "настоящее" имя (и ребенок вырастал под другим, не "секретным" именем); то нарекали детей названиями животных, рыб, растений; то давали "худое имя" — чтобы злые духи не видели в его носителе ценной добычи. Такое имя-оберег получил при рождении будущий пророк, основатель зороастризма Заратуштра (Заратустра): на авестийском языке слово Заратуштра означало 'староверблюдный.'
Сознание, верящее в магию слова, не только мирится с непонятным и темным в магических текстах, но даже нуждается в смысловой непрозрачности ключевых формул (см. с. 72–75, 83–85).
Неконвенциональное восприятие знака, как и вера в возможность словесной магии, относится к явлениям правополушарной природы. Неконвенциональная трактовка знака близка к эстетическому восприятию слова (см. с. 21–23, 72–75). Неконвенциональное понимание слова известно в детской психологии: "слово отождествляется с вещью" (К. И. Чуковский) — например, дошкольник может считать, что в предложении Там стояло два стула и один стол всего три слова или что слово конфета — сладкое.
Неконвенциональная трактовка знака в целом близка также некоторым философским и культурологическим концепциям, верящим в содержательную неисчерпаемость слова и в определяющее воздействие языка на мировосприятие или этническую психологию, например таким, как античная теория "фюсей" (от греч. phýsis — природа), согласно которой имя вещи соответствует ее "природе"; как идеи В. фон Гумбольдта и А.А. Потебни и их развитие в теории "лингвистической относительности" Э. Сепира и Б. Уорфа (см. с. 63–66); идеи лингвистической философии Л. Витгенштейна и Дж. Мура о "вине" и "недугах" языка как источнике человеческих заблуждений и псевдопроблем; как философская герменевтика, которая истинным познанием считает "вслушивание в язык" и видит в языке "самое интимное лоно культуры", "дом бытия" (М. Хайдеггер).
Все известные в истории культурные ареалы сохраняют в той или иной мере традиции религиозно-магического сознания. Поэтому магическая функция речи универсальна, хотя конкретные ее проявления в языках мира бесконечно разнообразны и удивительны. Нередко момент собственно магии уже выветрился (ср. русск. спасибо из спаси Бог), в других случаях — вполне ощутим, например: не к ночи будь помянут, не говори под руку, не тем будь помянут, не каркай — беду накличешь, белорусск. каб не прагаварыць и т. п.
Неожиданность (для современного сознания) следов словесной магии связана с тем, что в глубине человеческой психики полярные сущности могут отождествляться или взаимозаменяться (жизнь и смерть, добро и зло, начало и конец, смех и плач и т. д.). Амбивалентность символики бессознательного приводила к тому, что осуждение оборачивалось восхвалением, пожелание неудачи считалось условием успеха (ср. ни пуха ни пера) и т. д. Поэтому магические формулы, имевшие конечной целью положительный результат (плодородие, здоровье), часто строились как проклятие и брань. В ряде традиций известно ритуальное сквернословие в свадебных и сельскохозяйственных обрядах. К обрядовым заклинаниям восходят некоторые бранные выражения (Успенский 1983). С другой стороны, сама живучесть ругательств объяснялась Бахтиным древней амбивалентностью сквернословия: в глубинах народного подсознания это не только хула и уничижение, но и хвала и возвышение (Бахтин 1990, 177–216). Д. С. Лихачев, наблюдая проявления магической функции в воровском арго, связывал ее с эмоционально-экспрессивной насыщенностью и общей атавистичностью воровской речи (Лихачев 1935, 64–75).
Язык и биологические семиотики: различия в функциональных возможностях
Различия в составе функций языка людей и языков животных представлены в таблице.
Примечания:
1. Знак (+) указывает на ограниченную возможность осуществления данной функции. В частности, коммуникативные возможности языков животных ограничены содержанием кода (набора знаков, составляющих ту или иную биологическую систему связи): здесь нет "синтаксиса" и поэтому невозможны "тексты", составленные путем комбинирования знаков. Иная картина в коммуникации человека: язык позволяет говорящим хранить информацию не только в коде (словах и грамматических формах), но и в текстах, т. е. в устных и письменных высказываниях на языке (см. с. 15–17).
